В современной культуре, стремительно вошедшей в ситуацию постмодерна, происходят глубинные, поистине тектонические сдвиги. Новая духовная ситуация, как и постмодернистские отношения в целом, характеризуется широким плюрализмом, альтернативностью, постепенным устранением из всех сфер – будь то политика, экономика, культура – любой универсальной связующей власти.

В эпоху Просвещения складывается убеждение в том, что бытие во всех его проявлениях проницаемо для мысли и укладывается в систему, обозначаемую логическими категориями и понятиями; возникает вера в мощь человеческого разума, в социальный и научный прогресс, в возможность установления на этой основе господства человека над природой, социальной справедливости.

Однако, начиная со второй половины ХIX в., этот тип мышления и общекультурная парадигма были подвергнуты критике. Важнейшим фактором формирования современной культуры стал характер экономической, политической и духовной практики в ХХ веке, коллизии которой стали своеобразной критикой человеческого разума и показали его неспособность создать оптимальные условия человеческого существования. Возникновение нового культурного климата способствовало пробуждению этноконфессиональной памяти, противостоящей идеалам Просвещения, основанным на унификации людей в гражданском обществе. Это приводит к активизации социальных субъектов и движений, изначально занимавших в социуме периферийное положение.

С некоторой долей условности можно сказать, что современная эпоха находится примерно в таких же отношениях с недавно ушедшей, как европейский романтизм с эпохой Просвещения. Как известно, романтики отвергли умозрительный универсализм просветителей, индивидуализировали историю своего народа, уникальность которой стала восприниматься не как «пережиток», а как ценность. В частности, И.Г. Гердер с его акцентом на культурную неповторимость народного духа, с программой германского национального единства, интересом к истории народов стал восприниматься как олицетворение ценностного восприятия многообразия. В настоящее время человечество также столкнулось с невиданной ревизией гуманистических ценностей, унаследованных от Ренессанса, Реформации и эпохи Просвещения, которую проводит постмодернистская теория.

Европоцентричный модернизм верил в единые исторические судьбы человечества, хотя и понимал это весьма односторонне. Он выстраивал иерархию мировых культур, в которой все отличия от западных образцов рассматривались как пережиток прошлого. Плюрализм культур в пространстве подменялся иерархией во времени, когда западная модель выступала в качестве мирового эталона и одновременно в качестве общечеловеческой перспективы.

Возможно, здесь играет роль известный механизм вытеснения насилия вовне, описанный в психоанализе и культурной антропологии. Как пишет французский исследователь Р.Жирар, избежать перспективы взаимного насилия возможно только путем нахождения «заместительной жертвы» – предмета «единодушного коллективного насилия», замещающего все, что «каждый желает поглотить и истребить, воплотить и исторгнуть»[1]. Об этом же пишет культуролог А.Резлер, подчеркивающий, что каждая цивилизация воспроизводит свою идентичность путем противопоставления, путем тонизирующей дихотомии «цивилизация-варварство»[2].

Вытеснение Западом импульсов насилия вовне однотипно с вывозом токсичных производств и жестких технологий. Речь идет об эффекте «сбрасывания энтропии» во внешнюю среду, на окраину западной ойкумены. Поэтому культурная дискредитация Востока может быть расценена как попытка легитимации того сбрасывания «шлаков» цивилизации, в котором нуждался Запад.

По такому европоцентричному самомнению сильный удар нанесла культурологическая эстетика. Культурологи, культурные антропологи и этнологи открыли многообразие культур и увидели в этом факте эстетическую ценность, стали открыто противопоставлять «цивилизованному» Западу богатую органику Востока.

Сейчас Запад как социокультурная целостность переживает кризис, представляющий собой кризис великой письменной традиции, которая, начиная с Нового времени, объединяла культуры и этносы, создавала облик «европейского человечества» и тяготеющей к нему периферии. Крах этой традиции означает также реванш локализма над центризмом: центр больше не ведет за собой провинцию. Носители письменной традиции в культуре выступали как референтные группы для остальных. Так функционировал механизм социокультурного управления - центр как носитель эталонной культуры управлял сознанием народа.

В современной ситуации центр утрачивает статус социокультурного лидера – носителя великого цивилизационного текста. Отныне в глазах окраин он выступает как носитель хаоса, как воплощение дестабилизирующих начал. Отсюда вытекает и стратегия дистанцирования по отношению к нему: центростремительная ориентация в культуре сменяется центробежной. В этих условиях прежняя социологическая презумпция, то есть ориентация на более развитые регионы, уже не работает.

Одна из важнейших проблем современного мира связана с тем, что рассогласованность кодов национальной культуры совпала с крушением общечеловеческой перспективы. Применительно к России, речь идет о рассогласованности экономического поведения, то есть несоответствии парадигм производства и потребления. Сравнительно легко усвоив нормы и установки западного «общества потребления», российское общество оказалось не в состоянии усвоить нормы его продуктивного поведения, которые обеспечивают высокую экономическую эффективность. Возникла описанная Р.Бартом ситуация, когда следует «разграничивать две грамматики – активную грамматику, грамматику… высказывания, производства, и грамматику пассивную, то есть грамматику слухового восприятия. При транслингвистическом переходе на уровень дискурса это разграничение могло бы объяснить парадоксальность нашей культуры, с ее единством слухового кода (кода потребления) и раздробленностью кодов производства»[3]. Иначе говоря, коды потребления становятся все более универсальными, в то время как коды производства сохраняют партикуляризм.

Такая ситуация приводит к дестабилизации незападных (в том числе и российского) обществ, которые оказались не в состоянии ни предотвратить массовую революцию притязаний, ни построить экономику, способную эти притязания удовлетворить. Нарастающая вестернизация привилегированных слоев общества происходит одновременно с ориентализацией низов, удаляющихся от цивилизованных стандартов жизни. Возникает не только социальный, но и исторический раскол, связанный со столкновением разных типов пространства-времени. На международном уровне это проявляется в разделении на регионы, шагнувшие в постиндустриальное общество и безнадежно отставшую периферию.

Начавшаяся интеграция России в европейское сообщество, из которого она была фактически исключена, оказалась достаточно сложным процессом, который сопровождается оживлением во многом традиционных для России националистических и изоляционистских настроений. Но в эпоху радикальной глобализации проблем человеческого существования всякие попытки построить культуру на идеях «национальной исключительности», неизбежно питают реакционные тенденции «существования вне всемирной истории». Как отмечает А.И. Пигалев, «иллюзия того, что всемирная история заново начинается в рамках некой изолированной (разумеется, вследствие своей исключительной «самобытности») национальной культуры, порождается не самыми лучшими и не столь безобидными, как это может показаться на первый взгляд, умонастроениями [4].

Разумеется, было бы неверно полагать, что национализм – это явление присущее только России. Будучи порождением ХIХ века, национализм в тех или иных формах имел и имеет место и в остальном мире. Однако проявления национализма здесь «амортизируются» экономическими интересами, хотя экономическое преуспевание само по себе не избавляет те или иные социальные группы и этносы от тяги к национализму и сепаратизму. Тем не менее, стремление к созданию мононациональных государств наиболее заметно проявляется на посткоммунистическом пространстве, где распространено убеждение, что границы государства должны совпадать с границами национально-культурного ареала.

Примечательная особенность современного исторического момента заключается в том, что обострение национальных проблем в России усугубляется кризисом власти в широком, «постмодернистском» смысле – как энергетического поля, сообщающего определенный вектор (направление) процессам, совершающимся в мире. И в этой ситуации России необходимо давать адекватные ответы на вызовы, угрожающие стабильности государства.

В этой связи особенно актуальным становится анализ и концептуальное истолкование таких феноменов современного общественного сознания как этноцентризм и этнофобия. Такой анализ нуждается в определенных категориальных приемах и понятийных средствах. Социопсихологический комплекс безотчетного страха, вызываемого в данном случае иноэтничным источником угрозы (реальной или мнимой), может иметь самую разную природу и различные корни. Применительно к отдаленному прошлому, можно говорить об архаических пластах сознания, в которые уходят эти корни, о мифологически выраженной и санкционированной дихотомии «настоящих людей» и «варваров», «своих» и «чужих». Современный план проблемы выявляет гораздо более сложные социокультурные и политико-идеологические конструкции.

Необходимо отметить, что понятие «национализм» вбирает в себя как рациональный, так и эмоциональный компоненты – «масс-эмоции». Именно последние становятся предметом политических спекуляций. В этом случае «масс-эмоции» используются в качестве инструмента общественного управления. Негативные стереотипы восприятия представителей другой культуры долго сохраняются в сознании людей, и сегодня они в значительно большей мере, чем реальная политика, создают горючий материал для потенциальных конфликтов. Сами по себе этнические стереотипы, будучи эмоционально окрашенными образами «других», всегда существовали и существуют в массовом сознании народов. Как отмечает Б.Грасиан, «каждому народу, даже весьма просвещенному, свойствен какой-либо природный недостаток. Соседи обычно подмечают его со смехом или злорадством». [5]

Исторические стереотипы создают психологические барьеры, мешающие взаимопониманию и препятствующие разрешению конфликтных ситуаций. При этом в ряде случаев идеология, способствующая поддержанию негативного образа «другого», сознательно используется национальными элитами и интеллигенцией. Характерной чертой этноцентрического мышления является ориентация на прошлое, которое принимает образ «светлого будущего». Интенсивный поиск «корней», культивирование на уровне обыденного сознания образа традиционного уклада жизни, обвинения соседнего народа в порабощении, притеснении, упадке традиционной культуры – типичные признаки и составляющие подобного рода мышления.

Его носители пребывают в сфере иллюзий и мифологии, только модифицированной, их внимание избирательно, оно отбрасывает все, что не укладывается в заранее заданную мировую схематику, в ту этноцентрическую картину, которую у них пытаются создать идеологи «национально-освободительного» движения и которая ими лелеется как зародыш будущего. Образ ростка национального самосознания подразумевает, что другие нации и национальности являются не партнерами, а конкурентами в борьбе за выживание, что сужение ареала нации является признаком ее поражения, а не результатом сложного исторического процесса. Поэтому менталитет националиста включает установку национального реванша, даже если речь идет о реалиях, удаленных не на одну сотню лет. При этом важнейшие исторические события, выступающие как «точки сгущения» проблем, трактуются крайне субъективно и однобоко.

Например, в Татарии самые высокопоставленные руководители (вслед за национал-радикалами) рассуждают о восстановлении государственности, восходящей к Казанскому ханству или Волжской Булгарии и утраченной в 1552 г. Отдельные представители интеллигенции пишут о присущей русскому народу жестокости, «жажде завоеваний», открыто называют Россию «рассадником зла» [6]. Более того, предсказывается распад и ассимиляция русской нации, исчезновение русского языка, который, якобы, находится в состоянии упадка. Следствием такой позиции можно считать решение руководства Татарстана о переводе татарской письменности на латинскую графику, которое подчеркивает стремление дистанцироваться от центра.

Таким образом, националист видит мир сквозь призму интересов общего – своей нации, - выталкивая из поля зрения едва ли не все, что связано с единичным – правами личности. Для него характерно постоянное обращение к «народу», понимаемому как недифференцированное целое, - это инвариант этноцентризма, его сущностная сторона, обнаруживаемая в любой типологической разновидности. В то же время, национализм как культурная или ментальная ориентация не порождает автоматически соответствующей политической практики, хотя и создает для нее известный потенциал. Есть латентный национализм (репрессированный или нерепрессированный, получающий или не получающий превращенные формы) и есть открыто декларированный национализм. Такой национализм ориентирован на создание мононационального государства ценой вытеснения или искоренения других культур, народов и традиций. Между тем гомогенное в национальном отношении государство обладает большей, чем негомогенное, потенцией превратиться в тоталитарное, если будет основано на чувстве национального эгоизма и исключительности.

В современных условиях перед Россией стоят сложные проблемы, которые во многом порождены особенностями ее культуры и исторического развития. Россия никогда не была в прошлом и вряд ли когда-либо станет в будущем «чисто» европейской державой. Двойственность российской идентичности хорошо выразил В.О. Ключевский, который подчеркивал, что Россия – «это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию» [7].

Действительно, история России, ее образ жизни, мироощущение, ценности, политическое устройство всегда были связаны как с Западом, так и с Востоком и потому имели свои особенности по сравнению с европейскими. При всей своей культурно-исторической и географической близости Западная Европа для России всегда была тем «иным», с которым она сверяла свою идентичность. Исторически их отличали разное отношение к другим этносам, культурам и цивилизациям, разное понимание ценности индивидуальных и коллективных свобод, разное отношение к государству. В противовес западному европоцентризму и локальному этноцентризму Россия должна исходить из примата сохранения разнообразных этносов и диалога культур, поскольку только такой подход способен обеспечить стабильность в общества и государства.

1. Girard R. La violense et le sacre. P., 1972. P. 230.

2. Resrier A. L intellectuel contre l Europe. P., 1976. P. 7.

3. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 520.

4. Пигалев А.И. Культура как целостность: (Методологические аспекты). Волгоград, 2001. С. 8.

5. Цит. по: Чугров С. Этнические стереотипы и их влияние на формирование общественного мнения // Мировая экономика и международные отношения. 1993. № 1. С. 47.

6. См.: Батулла Р. Не пророчество, а явь… (Открытое письмо татарского писателя русскому поэту Валентину Устинову). Казань, 1998.

7. Ключевский В.О. Сочинения: В девяти томах. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М., 1987. С. 65.







© Центр региональных и трансграничных исследований ВолГУ, 2003

© А.А. Кусаинов, 2003