Южное направление внешней политики России, связанное с выходом к Черному морю и решением всей совокупности проблем этого региона, стало приобретать четкие формы в XVIII веке. Кульминация дипломатической и военной активности Российской империи на Балканах, в районе черноморских проливов и на Ближнем Востоке приходится на XIX столетие. В случае победы в первой мировой войне российские дипломаты намеревались добиться выгодного для России решения проблемы черноморских проливов.

Я позволил себе напомнить важнейшие факты из истории российской дипломатии, так как именно с ними связано то понимание Восточного вопроса, которое сложилось в советской историографии и распространено ныне в российской исторической науке. Вместе с тем, нелишне напомнить, что к данной проблеме русские историки обращались еще в XIX веке. Восточный вопрос в тот период волновал многих русских философов, публицистов и историков, что вполне объяснимо. Мы можем встретить самые разные точки зрения на содержание Восточного вопроса и его исторические рамки. Среди ученых, уделявших внимание данной проблеме, особо отметим С.М. Соловьева и Н.Я. Данилевского(1). С.М. Соловьев слишком обобщил понятие Восточного вопроса, введя в него мотивы и факты всемирно-исторического характера, которые не изменятся и останутся во всей силе и после разрешения тех исторических и культурных разрывов, произошедших вследствие турецкого завоевания народов Юго-Восточной Европы. Н.Я. Данилевский же выдвинул на передний план борьбу романо-германского и греко-славянского миров и, чрезвычайно обострив присущие обоим исторические притязания, исключил из поставленной проблемы самые существенные элементы, без которых Восточный вопрос никогда не получил бы того значения, с каким он выступает в истории XIX - начала XX веков. Прежде всего, имеется в виду вопрос о византийском наследстве, судьба порабощенных мусульманами христиан и вообще разнообразные интересы народностей Балканского полуострова, утративших свободу государственность вместе с турецким завоеванием.

Острая постановка Восточного вопроса в разные периоды имеет себе объяснение не в антагонизме Востока к Западу и не в этно-конфессиональном противостоянии народов Западной и Восточной Европы, то есть не в отвлеченном принципе, а в реальном историческом факте. Речь идет о падении Византийской империи и османском завоевании Константинополя и Балканского полуострова. Поэтому проблема содержания Восточного вопроса разрешается путем исследования исторических последствий турецкого завоевания.

В русской дореволюционной историографии было несколько попыток дать Восточному вопросу определенные границы и выявить его точное содержание. В 1883 году в Москве вышла книга профессора Уляницкого «Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке». Он поставил себе задачей выяснить, в чем заключались исторические традиции и задачи русской политики на Востоке. Сделанные им выводы состоят в том, что национальный и вероисповедный вопросы были лишь в зародыше и служили пока лишь одним из средств России в ее стремлении к обеспечению своих ближайших интересов, каковыми были: безопасность русско-татарской границы и экономическое развитие южнорусских окраин того времени. Таким образом, Уляницкий стремился доказать, что Россия по отношению к Турции преследовала цель добиться свободы прохода для русских судов через Босфор и Дарданеллы и вообще свободы судоходства на Черном море. Следовательно, суть Восточного вопроса сводилась Уляницким исключительно к экономическим проблемам. Эта точка зрения получила широкое распространение в отечественной историографии, в том числе советского и постсоветского периода.

Другая позиция представлена в большой работе С. Жигарева(2). Автор сочинения, прежде всего, признается, что в русской публицистике и научных исследованиях отсутствует единое мнение по поводу Восточного вопроса, вызванное противоречием как суждений, так и фактов, касающихся данной темы. С. Жигарев критикует С.М. Соловьева и Н.Я. Данилевского за слишком широкий и неконкретный взгляд на проблему и пытается дать свое определение Восточного вопроса. По мнению С. Жигарева, точкой отправления для истории Восточного вопроса нужно считать основание на обломках Византийской империи государства турок - османов. Таким образом, основным мотивом в Восточном вопросе нужно полагать тот новый порядок вещей, который был создан в Юго-Восточной Европе мусульманским завоеванием, и в тех обязательствах, какие самой природой были возложены и частично приняты Россией, как православным государством, по отношению к подчиненным туркам христианским народностям Балканского полуострова.

Нельзя отрицать, что здесь точно и правильно намечена не только пограничная линия, но частично и сама сущность подлежащего определению вопроса. Однако далее С. Жигарев, пытаясь раскрыть содержание Восточного вопроса, вводит в свое рассуждение вопрос о проливах и экономические интересы России на Востоке. При этом автор противоречит собственной точке зрения, так как ниже указывает, что «отношения России и Турции не могли исчерпываться материальными интересами русского народа на Востоке». В результате, в определение Восточного вопроса автор книги ввел две задачи: стремление к свободе судоходства и защиту порабощенных турками славян(3). Более того, С. Жигарев считал, что решая для себя Восточный вопрос, Российская империя всегда заботилась и о равновесии Европы, стремилась не нарушать законных интересов и прав остальных независимых держав Европы и самих турецких христиан(4).

В 1907 году вышла работа Горяинова «Босфор и Дарданеллы»(5). Ее автор придерживается также той точки зрения, что суть Восточного вопроса заключается в судьбе черноморских проливов. При этом Горяинов, изучив дипломатическую переписку о проливах, пришел к выводу «о безусловной обязательности международных постановлений о закрытии проливов Босфора и Дарданелл для военных судов всех держав»(6).

Самое четкое определение проблемы во всей русской дореволюционной историографии дал византиевед Ф.И. Успенский. Он полагает, что «Восточный вопрос есть вопрос о политических переменах, произошедших на Ближнем Востоке и Балканском полуострове вследствие турецкого завоевания христианских народностей. История восточного вопроса состоит в попытках восстановления нарушенных государственных и территориальных прав христианских народов и в освобождении их от мусульманской власти»(7).

Таким образом, для Ф.И. Успенского история «Восточного вопроса» начинается в XV веке. Ученый полагает, что для России южное направление также стало актуальным после падения Константинополя. Сущность проблемы видится Ф.И. Успенскому в двух аспектах: национально-освободительной борьбе балканских народов против турецкого ига и во взаимоотношениях европейских государств (в том числе и России) с Османской империей.

В советской историографии к проблеме Восточного вопроса обращались Е.В. Тарле, А.Л. Нарочницкий, В.А. Георгиев, Н.С. Киняпина, С.Б. Окунь, М.Т. Панченкова, О.Б. Шпаро, А.В. Фадеев, В.Я. Гросул, И.Г. Гросул, И.Г. Гуткина, В.Г. Карасев, Н.И. Хитрова, И.Ф. Иовва, С.С. Ланда, О.В. Орлик, Б.Е. Сыроечковский и др.(8) Среди советских историков появление «восточного вопроса» принято датировать последней третью или последней четвертью XVIII в. Так, И.С. Достян и В.И. Фрейдзон считают, что «в последней трети XVIII века, в связи с возникновением Восточного вопроса, Балканы стали частью общеевропейской международной системы»(9). Таким образом, определение и исторические рамки «Восточного вопроса» тесно увязываются с активной политикой России на Балканах и серией русско-турецких войн, в ходе которых был получен выход к Черному морю, и усилилось влияние России среди Балканских народов. Отсюда определение термина в советской историографии:

«Под Восточным вопросом следует понимать международную проблему середины XVIII-начала XX вв., появление которой было связано с упадком Османской империи, размахом национально-освободительной борьбы подвластных ей народов и усилением противоречий европейских держав на Ближнем Востоке в связи с развитием колониализма»(10).

Советские историки критиковали западных ученых за отсутствие единства в определении проблематики и хронологических рамок Восточного вопроса. Действительно, в западной историографии нет общепринятого мнения по данной проблеме. Однако, так или иначе, содержание его, в основном, сводится к отношениям между Османской империей и европейскими государствами. При этом многие историки отмечают, на мой взгляд, вполне справедливо, что Восточный вопрос не оставался в своем первоначальном виде со времени его появления и до начала XX столетия. Еще на рубеже XIX-XX веков французские историки Сорель(11), Шублье(12), Дрио(13) именно так и рассматривали данную тему. Сорель наиболее четко выразил содержание Восточного вопроса в следующих словах: «С тех пор как появились турки в Европе, народился и Восточный вопрос»(14).

Французский историк середины XX века Ж. Тонга полагает, что история Восточного вопроса берет начало в VI в.(15). Речь идет о противостоянии между Востоком и Западом в эпоху византийского императора Юстиниана. Арабские завоевания, а затем экспансия турок - османов в Восточном Средиземноморье привели к цивилизационному противостоянию христианской Европы и мусульманского Востока. Об остроте Восточного вопроса в средние века и в раннее Новое время говорят, по мнению французского исследователя, крестовые походы XI-XIII веков и планы военных кампаний против Османской империи, разработанные в Европе в конце XVI - начале XVII века(16).

Австрийский историк Г. Геринг устанавливает хронологические рамки Восточного вопроса от времени турецкого нашествия (начало XV в.) до учреждения Турецкой республики(17). Суть его, по мнению Г. Геринга заключается в характере взаимоотношений между европейскими государствами и Османской империей. В период со второй половины XVI до конца XVII века - когда наблюдалось хрупкое равновесие между двумя центрами силы: Европа искала modus vivendi с турками. Поэтому эти полтора столетия в истории международных отношений характеризуются интенсивными дипломатическими и торговыми контактами в Средиземноморье.

Как мы видим, зарубежные историки склонны рассматривать Восточный вопрос не только в рамках истории дипломатии, но и как конфликт цивилизаций: восточной и западной (Ж. Тонга), христианской и мусульманской (Г. Геринг и мн. др.). В действительности, для многих историков Восточный вопрос - это проблема «османской угрозы» и изгнания турок из Европы. Лишь в XIX столетии стало возможным обсуждать планы расчленения ослабленной Османской империи. А важная роль военно-морского флота в военной стратегии и тактике и развитие морских коммуникаций остро поставили вопрос о судьбе черноморских проливов.

О том, что Восточный вопрос и для Европы, и для России имеет гораздо более давнюю историю, свидетельствуют многочисленные источники. Еще в XIV веке, когда турки только появились в Юго-Восточной Европе, доктор канонического права Оноре Боне посвятил французскому королю Карлу IV трактат по военному праву «Древо сражений», где рассматривался среди прочего вопрос о взаимоотношениях с турками и всеми остальными мусульманами. О. Боне утверждал, что любая война против неверных, если она не является оборонительной, несправедлива. Французский ученый опирался на труды своего великого предшественника Фомы Аквинского(18). В XIV-XV веках эту проблему изучали Раймон Луллий, Вильгельм Триполитанский и испанские схоласты(19). Турецкая тема стала чрезвычайно популярной в Европе XVI столетия. Первая половина этого века - пик могущества Османской империи. Франция и немецкие протестанты искали дружбы с турецким султаном для борьбы против императора Карла V. Появляется множество сочинений, идеализирующих турецкие порядки и турецкое государство. Но так было не везде. В Италии, чье южное побережье и даже Папское государство пострадали от турецких нападений, в конце XV - XVI веках создавались проекты крестовых походов, планы военных кампаний против Османской империи.

Но на рубеже XVI-XVII веков Османская империя уже перестала вызывать страх у европейцев. Поражение османов при Лепанто, неудачная война со Священной Римской империей внушили многим политикам и дипломатам мысль о скорой победе христиан над турками. Французский посол при османском дворе написал в начале XVII века «Краткое рассуждение о надежных средствах уничтожить и разрушить Монархию Оттоманских Принцев»(20). Мало, кто знает, что еще за 200 лет до русского императора Николая I, британский посол Томас Роу сравнил Османскую империю с «неизлечимым больным человеком»(21).

Россия не сразу осознала угрожающий фактор Османской империи. Однако военная активность Московского государства в Поволжье и напряженные отношения с Крымским ханством рано или поздно должны были столкнуть две державы. Точкой отсчета в этом процессе можно считать первую треть XVI в. В том же столетии Россия начинает проникновение на Северный Кавказ, который в Стамбуле так же, как и Поволжье, считали зоной своего исключительного влияния. Можно говорить о начале первого этапа русско-турецких отношений, продлившегося до последней трети XVII века. В это время Русское государство старалось поддерживать дружественные отношения с Османской империей, руководствуясь несколькими мотивами. Во-первых, Порта стояла за весьма беспокойным Крымским ханством. Во-вторых, многовековая борьба с Польско-Литовским государством вынуждала Москву опираться на Стамбул как на потенциального союзника, хотя и крайне ненадежного. В-третьих, Московское государство было еще слишком слабым, чтобы идти на прямой конфликт с османами. История русско-турецких отношений эпохи первых Романовых - лишнее тому доказательство.

Между тем в Западной Европе осознавали значение Московского государства в предполагаемой антитурецкой лиге уже в конце пятнадцатого столетия. Брак великого князя Ивана III с Софьей Палеолог рассматривался на Западе как возможность вовлечь Россию в войну с Османской империей, чтобы отвоевать у турок константинопольский престол. Однако русская дипломатия была крайне осторожной в этом вопросе.

В следующем столетии папская и имперская дипломатия продолжали использовать в своих целях «наследие Палеологов»(22). Но международная обстановка вокруг Русского государства была крайне сложной. Ситуация внутри страны также не способствовала вовлечению Москвы в авантюры против Порты. Напротив, русская дипломатия стремилась заручиться если не дружбой, то, по крайней мере, нейтралитетом османов в период войн против Речи Посполитой и татарских княжеств. В семнадцатом веке Россия вынуждена была опять воевать с Польшей, поэтому Порта вплоть до 1670-х годов оставалась для Москвы потенциальным союзником. Надо, тем не менее, не упускать из виду, что если практически Россия не притязала в описываемый период на наследство Византии, то русская мысль неоднократно обращалась к этой идее. Со второй половины XV века на Руси получили широкое хождение литературные произведения о взятии Царьграда и о дальнейшей судьбе империи («Цветник», «Лебедь», «Книга Льва, царя премудрого» и т.д.). Именно в этом аспекте можно рассматривать и знаменитую теорию о Москве - третьем Риме монаха Филофея. Эта идея получила в России государственно-правовое значение. В восемнадцатом и девятнадцатом веках экспансия России на юг получила уже готовое идеологическое обоснование. Но действия западноевропейских великих держав имели также четкую основу.

Подводя некоторые итоги, мы должны отметить, что в качестве исторической темы Восточный вопрос закономерно подвергался эволюции и допускал влияние на него разнообразных элементов, как хронологических, так и национально-политических. В последнем случае имеется в виду национальность историков, анализировавших проблему. Вследствие этого, необходимо считаться с различиями в определении этого вопроса зарубежными и отечественными историками. Но и у народов Балканского полуострова взгляды на Восточный вопрос отличаются и от западных, и от российских публицистов и историков. Нужно строго считаться с тем, что, по существу, западноевропейская политика в этом вопросе заключалась в принятии мер, направленных на то, чтобы предотвратить разрешение Восточного вопроса к выгоде России. Иначе говоря, «не допустить Россию до вступления в константинопольское наследство, которое составляет не существо Восточного вопроса, а одну из задач ликвидации его»(23).



1. Обзор отечественной историографии до 1916 г.: Успенский Ф. И. Восточный вопрос// Он же. История Византийской империи XI-XV вв. М., 1997. С. 643-823.

2. Жигарев С. Русская политика в Восточном вопросе: В 2 т. М., 1896.

3. Там же. С. 25.

4. Там же. С. 49.

5. Гориянов М. Босфор и Дарданеллы: В 2 т. М., 1907.

6. Там же. Т.2. С. 502.

7. Успенский Ф.И. Восточный вопрос.

8. Обзор советской историографии см.: Международные отношения на Балканах, 1815 1830 / Под ред. Г.Л. Арш, В.Н. Виноградова, Э.А. Джапаридзе, И.С. Достян. М., 1983. С. 3-4.

9. Достян И.С., Фрейдзон В.И. Общие условия развития борьбы за национальную государственность народов Юго-Восточной Европы в эпоху перехода от феодализма к капитализму (конец XVIII 70-е гг. XIX в. // Формирование национальных независимых государств на Балканах: Конец XVIII70-е гг. XIX в. / Под ред. И.С. Достян М., 1986. С.14.

10. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII-начало XX в. М., 1978.С.4

11. Sorel. La Question d’Orient au XVIII siècle. Paris, 1897.

12. Choublier. La Question d’Orient. Paris, 1897.

13. Driault. La Question d’Orient. Paris, 1914.

14. Sorel. Op. cit. P. 27.

15. Tongas G. Les relations de la France avec l’Empire Ottoman durant la première moitié du XVIIe siècle. Toulouse, 1942, p. 43–65.

16. Ibid. P.45.

17. Hering G. Ökumenisches Patriarchat und europäsche Politik, 1620–1638. Wien, 1968. S. 1-5.

18. Suuma Theologiae, secunda secundae. Q.10. Art. 9.

19. Staatslexikon. Recht, Wirtschaft, Geselschaft. Freiburg, 1960. S. 952.

20. Brèves François Savary de. Discours abregé des asserer moyens d’aneantir et ruiner le monarchie des princes ottomans // Relation des voyages. Paris, 1628. P. 3-6. 21. Negotiations of Sir Thomas Roe. L., 1740. P. 22, 126.

22. См.: Поссевино Антонио. Московское посольство // Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983.

23. Успенский Ф.И. Восточный вопрос. С. 653.






© Центр региональных и трансграничных исследований ВолГУ, 2003

© В.В. Асташин, 2003